Денис Драгунский: Пригвождая жертву

У русской культуры ХХ века есть одно изумительное свойство, которое резко отличает ее от русской культуры XIX века.

Что это за отличительное свойство?

Чрезвычайная терпимость к злу, вот что. И отсюда – сочувствие палачу и презрение к его жертве.
Классическая русская литература полна жалости к «маленькому человеку». К жертве обстоятельств или разбойников, нищеты или болезни, полиции или охранки. Бедная Лиза, Самсон Вырин, Акакий Акакиевич, Антон Горемыка, Герасим со своей Муму, Макар Девушкин, Неточка Незванова, Соня Мармеладова, Катюша Маслова, гробовщик Яков Бронза вместе со скрипачом Ротшильдом, андреевские семь повешенных, купринские проститутки и блоковская «под насыпью, во рву некошеном».

Вся атмосфера общества была пропитана этим. «Войдем в зал суда с мыслью, что мы тоже виноваты», - призывал Достоевский. Мы, которые судим и казним.

Соблазнитель, обманщик, мироед, палач, жандарм и неправедный судья пользовались, мягко говоря, куда меньшим сочувствием авторов и публики. Губернатора, который приказал стрелять в рабочих (рассказ Леонида Андреева), жалела безвестная гимназистка, но почему? Потому что губернатор уже сам себя приговорил к смерти за этот приказ, и нарочно ходил без охраны, и в итоге его взорвали эсеры.

«Гимназистка плакала». Но вряд ли бы она смогла плакать о взорванном губернаторе, если бы до этого она, и ее мама, и ее бабушка не плакали о Бедной Лизе, Самсоне Вырине, Антоне Горемыке и далее по списку.

В ХХ веке всё вдруг изменилось.

Я не знаю, почему. У меня есть предположения (особая роль советской литературы?), но нет полной ясности. Факты, однако, налицо.
Сейчас жертва (особенно – слабая, безымянная и давняя) – вызывает брезгливое раздражение.
Палач – «он выполнял приказ», «время такое было» и вообще «не нам их судить». То есть им – можно было судить, приговаривать и казнить. А нам – ни-ни.

А вот жертвам достается по полной. Крестьяне прятали хлеб, рабочие бастовали, доценты саботировали, поляки шпионили, татары предавали - и за это получили. Если бы к власти пришли Троцкий, Бухарин, Каменев, Зиновьев, Рыков и т.д. – было бы еще хуже. Маршалы и генералы все как один лезли в бонапарты. За колоски сажали по делу («Или вы считаете, что воровать можно?!»). А бухгалтера Иванова и его жену – и еще полмиллиона таких же бухгалтеров и их жён – для общей острастки, которая в видах грядущей войны была просто необходима.

И самое главное – ведь не всех же загнали в лагеря, а тем более расстреляли? Не всех. Значит, кого не арестовали и не расстреляли – те были нормальные, ни в чем не виноватые люди. А вот кого таки да расстреляли – наверное, было за что?

А евреи? Наверное, они сами виноваты, что их с таким упоением и тщанием убивали в конце тридцатых – начале сороковых. Наверное, восстановили против себя мирное малограмотное население восточноевропейских городов и деревень. А погромщики – ну сказано же, малограмотные люди, трудно живущие, им естественно хотелось поживиться еврейским скарбом…

Так что «не нам их судить».
А жертвы – сами нарвались.

Да что там история, репрессии, войны, окончательное решение…

Ближе к жизни! К современности!

Ах, сколько раз, видя, как пятеро бьют одного, я пытался вмешаться, позвать здоровых мужиков на помощь. А здоровые мужики рассудительно отвечали:

- А почем мы знаем, что у них там? Может, он им денег задолжал, и не отдает? Может, он чью-то девушку обидел? И вообще – может, он первый начал?

Конечно, у всего этого есть свои объективные причины, которые коренятся… и т.д., и т.п., и много-много рассуждений и объяснений.

Но гадость не перестает быть гадостью из-за того, что у нее есть причины.